Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была
большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Ритор Тиберий Горобець еще не имел права носить усов, пить горелки и курить люльки. Он носил только оселедец, [Оселедец — так называли длинный клок волос на голове, заматываемый за ухо.] и потому характер его в то время еще мало развился; но, судя по
большим шишкам на лбу, с которыми он часто являлся в класс, можно было предположить, что из него будет хороший воин. Богослов Халява и философ Хома часто дирали его за чуб в знак своего покровительства и употребляли в качестве депутата.
Неточные совпадения
Сразу от бивака начинался подъем. Чем выше мы взбирались в гору, тем
больше было снега. На самом перевале он был по колено. Темно-зеленый хвойный лес оделся в белый убор и от этого имел праздничный вид. Отяжелевшие от снега ветви елей пригнулись книзу и в таком напряжении находились до тех пор, пока случайно упавшая сверху веточка или еловая
шишка не стряхивала пышные белые комья, обдавая проходящих мимо людей холодной снежной пылью.
— И то сделает… Подсылала уж ко мне, — тихо проговорил Матюшка, оглядываясь. — А только мне она, Марья-то, совсем не надобна, окромя того, чтобы вызнать, где ключи прячет
Шишка… Каждый день, слышь, на новом месте. Потом Марья же сказывала мне, что он теперь зачастил
больше к баушке Лукерье и Наташку сватает.
Ему приходилось делать
большие обходы, чтобы не попасть на глаза
Шишке, а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим ровным старческим шагом. Петр Васильич быстро утомился и даже вспотел. Наконец Мина остановился на краю круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.
— Да ты не путляй,
Шишка! — разразился неожиданно Родион Потапыч, встряхнув своей
большой головой. — Разве я к вашему конторскому делу причастен? Ведь ты сидел в конторе тогда да писал, ты и отвечай…
— Расселся,
шишка, и первый лезет с ложкой! — сказал он, глядя со злобой на Емельяна. — Жадность. Так и норовит первый за котел сесть. Певчим был, так уж он думает — барин! Много вас таких певчих по
большому шляху милостыню просит!
— Это… это громадная репейная
шишка, и
больше ничего, — объяснил он. — Вкусного ничего нет… Не желает ли кто-нибудь попробовать?
Посидев несколько минут молча, Илья пошёл домой. Там, в саду, пили чай под жаркой тенью деревьев, серых от пыли. За
большим столом сидели гости: тихий поп Глеб, механик Коптев, чёрный и курчавый, как цыган, чисто вымытый конторщик Никонов, лицо у него до того смытое, что трудно понять, какое оно. Был маленький усатый нос, была
шишка на лбу, между носом и
шишкой расползалась улыбка, закрывая узкие щёлки глаз дрожащими складками кожи.
Не один раз видал я, как
большие тетеревиные стаи сидят кругом привады и щиплют себе тощие березовые почки или ольховые
шишки, поглядывают умильно на желтые кисти овсяных снопов и — не приближаются к ним!
Мужик — тот, что посадил лозину, давно уже умер, а она все росла. Старший сын два раза срубал с нее сучья и топил ими. Лозина все росла. Обрубят ее кругом, сделают
шишку, а она на весну выпустит опять сучья, хоть и тоньше, но вдвое
больше прежних, как вихор у жеребенка.
Наконец-то я увидел то замечательное дерево, о котором так много говорили удэхейцы. Это был осокорь с
большим наплывом с северной стороны, метрах в десяти над землей. Сверху в наплыве было естественное углубление, заполненное разным мусором и перегнившей листвою. Случайно в него попало семя, высыпавшееся из еловой
шишки. В этом углублении и выросла стройная елочка в метр величиною.
— Для меня не подлежит сомнению, — продолжал Рашевич, всё
больше вдохновляясь, — что если какой-нибудь Ричард Львиное Сердце или Фридрих Барбаросса, положим, храбр и великодушен, то эти качества передаются по наследству его сыну вместе с извилинами и мозговыми
шишками, и если эти храбрость и великодушие охраняются в сыне путем воспитания и упражнения, и если он женится на принцессе, тоже великодушной и храброй, то эти качества передаются внуку и так далее, пока не становятся видовою особенностью и не переходят органически, так сказать, в плоть и кровь.
А как, по толкованию первого артикула Воинского устава: «наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцу, ежели оный своим чародейством вред кому учинил или действительно с диаволом обязательство имеет»; но поелику он чародейством своим никому
большого вреда не учинил, кроме заговора ружей, присаживания
шишки на носу и прочего и прочего, и от обязательства с сатаною отрекся по увещанию священника, то приговаривался он к прогнанию шпицрутеном и церковному публичному покаянию.